Виктор Мизиано:
В большинстве ваших произведений вы используете одну специфическую и кропотливую технику. Объясняя её, Вы ссылаетесь на женское рукоделье, что совпадает с главной целью вашей поэтики: выразить и отразить условия женского существования. То есть, Ваши тщательно, виртуозно вырезанные фотографии в чём-то сходны с традиционной, кропотливой женской работой, такой, как вышивание. В то же время, связь между Вашим творчеством и точностью и умелостью ручной техники делает возможным чисто эстетическое понимание его – как “исскуство как техника,” и не более. Нет сомнений, что результаты ваших трудов мастерские, визуально захватывающие, пленительные. В этом я вижу прямую связь между этикой и эстетикой, между концептуально задуманной перформативной процедурой и зрительным воздействием, что является одной из сильных сторон Вашего творчества. При этом, хотелось бы спросить, как Вы относитесь к тому, что ежедневный женский труд можно с такой легкостью свести к прекрасному, и только? Не теряет ли этот труд тогда свою социальную и этическую комплексность? И как бы Вы ответили тому, кто скажет, что, ради выявления их внутренней поэтики, Вы романтизируете женские обязанности, маскируя их реальность, которая включает усталость и скуку?

Мэгги Карделус:
Вы задали сразу несколько важных вопросов в одном, и для того, чтобы Вам ответить, мне придется рассказать свою предисторию….

В течении всего моего детства и юношества, моя семья переезжала из страны в страну, так что мои сёстры и я стали как бы странствующей родиной друг для друга, со своими ритуалами и бытом, центром которых было ремесло. Когда я переехала в Италию, я скучала по этому быту и по моим сёстрам. Семейные фотографии, которые всегда меня смущали, вдруг стали способом разобраться в моей новой ситуации – жизнью за границей вместе с мужем. Одной из моих первых вырезок, Четыре сестры, был шар из мелко разрезанных фотографий меня и сестёр. До этого, я занималась вышиванием, и переход к вырезанию фотографий был плавным. Семейные фотографии, с которыми я работала в 1990-ых, были ранними трудами, мотивированными пристрастием; я делала это, чтобы утешить себя. Во время этой работы у меня выработался интерес к головокружительному миру фотоснимка и его материальной потенциальности.

В этой странствующей родине жили только женщины, потому что мой отец обычно был на работе или за границей. Полностью натурально и естественно произошло то, что я решила поступить в женский колледж и поставить женское существование в центр всего бытия. Весь мой жизненный опыт, к тому моменту, говорил, что “условия женского существования,” как Вы это назвали, они же и были “условиями человеческого существования.” То есть, хотя я не воинствующая феминистка, мой феминизм идёт очень, очень глубоко. Совсем не странно, что когда я родила первого ребенка, я знала, что мне надо было разобраться в том, как быть художником и матерью в одно и то же время; самым очевидным решением этого вопроса было свести эти два жизненных проекта в один.

К тому времени я ещё не читала переломный Манифест Исскуства Хозяйства (Maintenance Art Manifest, 1969) Миэрле Ладерман Укелес. Прочитав eго, я нашла, что многое в ее идеях и в ее приверженности к семье и к искусству мне было близко, хотя ее великолепное творчество позже развивалось совсем иначе, чем моё, вдалеке от дома. Мне всегда хотелось знать, что происходило внутри ее дома и один раз, во время дружеской переписки по электронной почте, я спросила ее об этом, но поскольку она мне не ответила, интерес остался до сих пор. В любом случае, задолго до Укелес я была вдохновлена работой Сэлли Мэнн, Луизы Буржуа и других (надо заметить, что у всех этих художников трое детей). Буржуа научила меня, что можно использовать искусство для того, чтобы обсудить и разобраться в обыкновенной болезненной семейной ситуации. Сэлли Мэнн, может быть больше всех повлияла на меня тем, как она работала со своими детьми. Какая-то удивительная свобода видна в том, как она разрешала себе просто обожать своих детей в своем творчестве, и тем не менее сумела создать прекрасные работы. Так что мой феминизм выявляется в том, что я требую свободы заниматься тем, чем я хочу и утверждаю серьезность того, что я делаю, но это не имеет ничего общего с каким-либо подходом или методом работы – для меня такие занятия, как вышивание, никогда не были чисто женскими. Также важна попытка разрешить вековой конфликт между счастьем, которое находишь в семье, и счастьем, которое находишь в себе.

Я открыла, что семейный альбом, из-за центральной роли, которую он играет в семейном быту (в быту большинства семей, а не только в моём семейном быту), является эффективным и действенным материалом для моего творчества. Это хранилище наших глубинных страхов – страха проходящего времени, страха потери, страха смерти, страха бездны – но это также и объект, который увековечивает для будущего и для тех, кто находится вовне, самопрезентацию семьи. Семейные фотографии часто являются самым драгоценным имуществом людей. Они отвечают человеческой потребности такой глубины, что отсутсвие семейного альбома очень значимо. Фотоальбом занял такое важное место только за последние лет сто пятьдесят; многочисленные изображения близких стали очень современной и актуальной необходимостью в нашей духовной жизни (и наоборот, нехватка изображения теперь может быть резкой проблемой: “как это так, что у меня нет фотографии этого момента?”) ….

Когда я начала работать с вырезками семейных фотографий, я нашла, что когда я концентрировалась на фотографии человека, этот человек как бы получал от меня подарок, и происходил процесс беззвучной пристрастной коммуникации. Таким образом начались мои исследования вопроса о потенциале взаимодействия в работе с фотографиями близких людей; а позже это переросло в работу, которую я делаю более открыто и активно с моими детьми. Интересно, что находя прекрасное в моём творчестве, Вы хотите знать, ставит ли оно под вопрос социальные и этические требования ремесленного исскуства. Мне кажется, что наоборот, оно усложняет эстетическую и этическую динамику, показывая личностный ответ одного человека на потребность признать и сделать прозрачным значимость домашней жизни и ухода за людьми: это мой способ исследовать то, что художник Аллан Капроу называл “исскуство, служащее жизни.” Например, “Наследство Лауры” (Laura’s Inheritance (2003)) почти напрямик говорит о моём беспокойстве за мою дочь и ее будущее: вообразив ее взрослой, как я, вообразив ее беременной, вообразив моих внуков, придавая форму этим грезам, я смогла освободить ее от моих планов на ее будущее и дать ей быть и жить по-своему.

Всё это происходит не в изоляции, а в среде, наполненной художественным творением и семейной взаимопомощью. У меня есть время на бытовую жизнь, потому что я работаю в конкретных условиях, созданных с помощью семьи, друзей, сотрудников, которые также как и я, вложили многое в существование этой среды.

Виктор Мизиано:
Вы говорите, что Ваше творчество является “исследованием вопроса о потенциале взаимодействия в работе с фотографиями близких людей.” И правда, можно сказать, что Ваше творчество является примером практики художественного взаимодействия, но я бы сказал, очень специфическим примером. Во первых, как Вы говорите, в контрасте с, например, Миэрле Ладерман Укелес, Вы уделяете внимание общественным отношениям не на макро, а на микро уровне. То есть Вы исследуете, используя искусство, то, что остаётся в доме, а не то, что находится вне его. А во вторых, динамика взаимодействия в Вашем творчестве, в конечном итоге, построена Вами таким образом, что люди, объекты, и обстоятельства, на которых Вы сконцентрированы, должны принимать Ваши предварительные условия и окончательный результат….

Мэгги Карделус
Ваше толкование тезиса “то, что остаётся в доме,” принижает идею исследования дома и семьи, но это же основа человеческого существования. Это то, через что проходит каждый человек на земле и будет проходить, так или иначе до смерти, и огромная часть человеческого счастья зависит от того, какой жизненный опыт он получит в семейном доме. Но поскольку дом в течении веков был традиционно женской сферой, то он считается маргинальным, “остатком”, так сказать. Я нахожу, что настоящая вовлеченность в “микро” ведет к очень глубокому пониманию того, что есть “макро.” Это значит “создавать жизнь” (“doing life”) — опять Аллан Капроу. Со временем, любое глубокое увлечение приведёт к познанию мира, но дом и семья для меня делают это с большей полнотой. Я должна уточнить, что под семьей я не обязательно имею в виду традиционные семейные структуры, а любую группу близко связанных людей, которые поддерживают друг друга и регулярно делятся опытом.

Мои настоящие отношения с людьми, конечно, всегда двухсторонны, но когда отношения становятся частью взаимного опыта в моем творчестве, я обязательно строю связующие условия, потому что иначе, без какой-то структуры, у меня не было бы возможности достичь результата. И Вы правы, что то, как работа воспринимается и переживается другими — от меня, конечно, не зависит и редко проявляется в работе. Поскольку для меня очень важен элемент ремесла, я склонялась к тому, чтобы самой исполнять ручную часть моего творческого процесса. Но в 2007 году, когда я работала над произведением, имеющим три версии и три псевдонима-названия: Мервин, Ела, и Цай (Mervyn, Ela, and Cy), я начала давать детям возможность самовыражения как часть моего творчества, и это привело к серии совместных работ с моим сыном Зу (ему теперь почти 16): один проект, который мы разработали для Японии, и другой — двe стенныe росписи, сделанные для двух моих последних выставок: одна из них автопортрет, а другая портрет его сестры Лауры. Я буду продолжать эти сотрудничества в будущих проектах: в ноябре с Лаурой в учреждении исскуств в Индии, и со всеми тремя детьми на моей следующей выставке в Милано, в проекте, названным “Это суждено” (“This was meant to be”), где они будут изображать меня во время открытия.

Виктор Мизиано:
Как бы вы ответили тем, кто говорит, что Вы видите Вашу семью – ее историю и корни, ее интенсивную эмоциональную жизнь – как убежище от непредсказуемого и неуправляемого внешнего мира? Если Вы выдвигаете на первый план праздничную сторону Вашей работы с семьей, чем же Вы объясняете жесты уничтожения и уменьшения, которые находятся в центре Вашего творчества? Почему Вы режете на маленькие и неразборчивые кусочки символы семьи и Вашей принадлежности к ней? Откуда эта потребность уничтожить Вашу микро-социальную память и архив?

Мэгги Карделус
Если бы только жизнь “снаружи” была бы так же неуправляема и непредсказуема, как семейная жизнь, я бы нашла там самую привлекательную тематику! Если бы я не могла уснуть ночью от мысли о смертности неизвестного мне человека, я бы копалась в этом чувстве! Если бы моё отношение к свету или тени или цвету или политике или науке или чему угодно было бы нитью, которой соткано моё счастье и несчастье; но вместо этого, семья является одновременно и туманом и компасом, с помощью которых я должна понимать жизнь и лишение и страдание и смерть. Самое большое неудобство дома и семьи как материала (и, конечно, его самый большой подарок художнику), это то, что невозможно представить законченную работу, еще менее законченного «я»; вместо этого, материал толкает меня то в одну сторону, то в другую, бьет о собственные края, вынуждая постоянную переоценку себя и своей жизни. Это никогда не прекращается, и я никогда не такая честная, или открытая, или скромная, или толерантная, или снисходительная, или настоящая, какой я хотела бы быть.

Я должна прояснить, что я никогда полностью не уничтожаю фотографию. Я и не смогла бы. Я хранитель семейного альбома. Это семейное наследство, и моя обязанность сохранить его так, чтобы любой член семьи мог бы использовать его так же свободно, как это делала я. Я работаю с копиями и увеличениями оригинала. Уничтожение моего архива не является частью моего творчества.

На тему неразборчивости некоторых из моих вырезок: я не думаю, что очень важно, можно ли разобрать людей на фотографиях или нет. Названия дают знать, кто на фотографиях. Фотографии не говорят и не рассказывают нам о себе, и поэтому фотоальбомы и отдельные снимки очень похожи друг на друга, могут даже быть взаимозаменяемыми. До некоторой степени у нас у всех одинаковые фотографии…. не так ли? Мне не обязательно видеть фотографию Вашей мамы, чтобы представить себе, что такая фотография может значить для Вас, поскольку у меня есть похожая фотография. В моей работе Белые куски (“White pieces”), где изображение повернуто к стене, не обязательно видеть, что это фотографии Зу. Когда я работаю с моими фотографиями, мне кажется, что я работаю с общими фотографиями; что это не только “Мэгги,” которая работает над фотографией “Зу,” но “мать,” работающая над фотографией “сына,” или “дочь,” работающая над фотографией “матери,” и т.д.

Виктор Мизиано
Можно понять разрез фотографии как жест освобождения? Можно видеть этот жест как знак того, что семья, это не только крепость, но также и клетка? Можно интерпретироватъ его как признание, что микро и макро реальности глубоко связаны друг с другом, и что нет спасения от современности с её противоречиями? Конечно, такая позиция – если с ней согласиться — сама собой является противоречием, хотя не только Вашим. И это только одно из противоречий нашего века…

Мэгги Карделус:
Мне нравится, что моё творчество приводит к мысли о борьбе с противоречиями, которые в центре многих наших действий и являются одним из более интересных особенностей человеческого существования, но моё начальное побуждение резать фотографии был ответом на пределы материала, а не семьи.

Люди создают фотоальбомы, чтобы произвести хорошее впечатление и создать идентичность, которая практически запрограммирована обществом по определенным параметрам: благополучие, гармония, статус, правильность поведения, физическая красота, и т. д. Распостранение этих норм происходит на Facebook, например, где создание публичной персоны — и также семейного изображения — ненамного отличается от того, как это делалось с традиционным фотоальбомом. Одна интересная разница между онлайн альбомами и традиционными альбомами — фотографии используются и метаболизированы на огромной скорости, чем отличаются от традиционного семейного альбома, который рассматривался и передавался из поколения в поколение, годами, даже десятками лет, и его берегли также, как и семейную Библию. Цифровое быстротечное просматривание фотографий еще более резко контрастирует с тем, как я вкладываю в мои фотографии время и извлекаю его из них. Можно сказать, что моё творчество находится в прямой оппозиции к альбомам онлайн.

Теперь каждый имеет возможность создать и распостранить свои фотоальбомы, и изъятие общей “картины” семьи или идентичности из этих изображений является развлекательным времяпрепровождением, но сами фотографии остаются такими, какими они всегда были — упрямо темными, секретными, излишними. И можно подумать, что эти изображения остаются цифровыми и никогда не получают материальную форму, но технологии цифровых услуг могут придать изображениям любую материальную форму — от разрезного кристалла до наволочек. Фотографии наших «я» настолько вездесущи, что они маскируют, даже подавляют, нашe индивидуальное «я».

Так что да, Вы правы, говоря, что вырезание семейных фотографий освобождает, но как я уже сказала, это освобождение от ограничений фотографии, а не от семьи. Моё творчество отличается от эффектной обвинительной/обличительной работы на семейную тему, например, Британского художника Джо Спенс. Её потребность работать с семейными фотографиями ближе к тому, что Вы описываете — у неё потребность пере-представить себя с помощью фотографий, заменяя неискренние, счастливо-семейные изображения, которые ей казались клеткой. Этот процесс привел к ее замечательной работе с фототерапией, в которой она помогала людям воссоздать правдивые семейные фотографии, разоблачавшие настоящие и часто ужасные проблемы семьи. В какой-то мере я тоже использую семейные фотографии для улучшения человеческой жизни, но в отличие от фототерапической работы Спенс, я хочу заниматься потенциалом взаимодействия фотоснимка с социальной группой, которая не привязана к прошлому.

Сейчас, например, я работаю над портретом моего сына Кико, которому теперь 10, используя старый фотоснимок. Неважно то, кем он был тогда — скорее, это выявляется внутри динамики, происходящей сейчас. Он приходит ко мне в студию несколько раз в день, чтобы говорить о произведении. Оно создаёт определённый климат, который мы можем испытать только в этой ситуации; мы свободно говорим о вещах, которые без этого остались бы незамеченными и необсужденными. Он чуствует, что работа фокусируется на нём, привязана к нему и празднует его; он позитивно реагирует на это, и от этого становится сильнее. Добиться этого нелегко; я училась этому на ошибках. Я совершила одну ошибку в 2004 году, когда показывала Зу в возрасте 5 лет (Zoo, age 5) — это была монументальная работа, в которой я действительно утверждала и праздновала триумф материнского восторженного взгляда на плотскую красоту тела её ребенка. Когда кто-то купил эту работу, Зу плакал перед всем вернисажем — не потому, что он не понимал, где он и где его изображение, а потому, что он видел, сколько времени я потратила на эту работу и, значит, на него. Он видел, как я всё лето вырезала это изображение на столе в столовой. Так что после этого, я была более осторожна, до того момента, как дети достаточно выросли, чтобы переварить сложность происходящего.

Я хочу опять к окончанию обсуждения обратиться к вопросу о микро-макро…. Семья — это и есть мир, это не что-либо, находящееся снаружи мира или во взяимосвязи с ним. Мы начинаем видеть, как изменения в семейных структурах за последние десятилетия сейчас отражаются на всех аспектах общества и жизни. Эти семейные миры являются одной из самых важных тем человеческого опыта, не говоря уже о том, что эта тема сложная и напряжённая. Интимные человеческие отношения и все остальные аспекты жизни соприкасаются и пересекаются — “глубоко связаны”, как Вы говорите — и мое творчество выявляет это.

Я работаю с материалом, который и универсален, и непосредственнен: семейный снимок совсем баналeн и знаком Вам и Вашим современникам — но в то же время является глубоким рудником для интеллектуального и художественного исследования и работы. Также знакомa Вам и потребность развивать отношения с другими — такие отношения богаты возможностями, а то, как Вы будете это делать, будет иметь последствия огромной важности в Вашей жизни, в их жизни, в существовании тех, кого Вы даже и не знаете. Моё творчество, в его постоянной упорной борьбе за право существовать и развиваться, за свою значимость и внутри дома и снаружи его, отвечает на ошибочное миропонимание, в котором дом отделён от внешнего мира.